Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

23 марта, четверг, я прямо заношу в свои анналы, ибо в этот день меня в первый раз (и надеюсь, что в последний)) пригласили во «взрослую» библиотеку на встречу с подростками как Настоящего Живого Писателя, которого можно пощупать руками, взять автограф и спросить, как он дошёл до жизни такой.
Произошло это безобразие не абы хны, а в честь открытия Недели детской и юношеской книги, которая была учреждена в Москве в 1944 году, когда в Колонном зале Дома Союзов с детьми встречались Сергей Михалков и Агния Барто.
Кароч. Всё, что я сделала — помахала перед юным поколением своими книжками и рассказала. как мой ребёнок раскрутил меня на писания по заявкам на социофесте в 2011-м году. Или в 2010-м? Вот, уже не помню ни хрена. Но весёлое было времечко!
Рассказала, как писала «Королеву» по кусочкам, а народ ждал и гадал, чем всё кончится, а я и сама не знала...
В общем, есть что вспомнить на свалке)))
В заключение банкета на резонный вопрос: «Где почитать?» я дала резонный ответ: «Почитать можно будет только после того, как можно будет голосовать, жениться и служить в армии, то есть после восемнадцати»...

А вот выставка у нас в фойе в честь открытия Недели детской и юношеской книги. А куколку в розовой шапочке посерёдке эти злые люди назвали в честь меня))

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

Распускайтесь, как эти розы!

Улица Селезнева
Есть в городе Краснодаре улица имени Селезнева, но не многие знают в честь кого она названа.
Петр Ианнуарьевич Селезнев - первый секретарь Краснодарского крайкома ВКП (б), умышленно не покинул город во время оккупации и остался в подполье. Вырвав несколько зубов, он изменмл внешность, загримировался под нищего старика и жил в Краснодаре, собирая сведения для партизанского движения, в штаб которого он входил. Когда в 1949 году он умер, его вышел хоронить весь город. Сорокатысячная процессия несла гроб с его телом на руках. В истори города дважды были подобные похороны - когда в 1900 году скончлася городской голова Василий Климов, избиравшийся на свой пост семь раз подряд и пользовавшийся огромным уважением и любовью екатеринодарцев. Второй случай - это как раз похороны Петра Селезнева спустя полвека.

Топовая отмазка
"Ой, а я в школе только немецкий учил" - всегда означает, что человек в принципе никаких языков не знает.

Ichor Yosha
Однажды, когда я был ребёнком, у меня заболел зуб. Мама умыла меня святой водой, и боль от осознания отсталости родителей приглушила зубную.

Анатолий Вассерман
«Чем больше нынешняя элита нации будет вещать о том, что великие свершения при Сталине были достигнуты ценой принесения в жертву тогдашней элиты нации, тем больше народ будет убеждаться в том, что не принеся в жертву нынешнюю элиту нации великих свершений не добиться».

Повод для зависти
Ожидая автобус, я случайно подслушал разговор мальчиков:
- Мой папа крупный бизнесмен!
- Мой папа директор компании по производству канцтоваров!
- А мой папа заместитель министра транспорта!
- А мой папа токарь на станкостроительном заводе!
- Ух ты!
- Вау!
- Чего, прям детали вытачивает?
- Из железа?
- Вот повезло тебе!
- Он прям со станками работает? На заводе?!
- Круто!
Вот они - ценности провинциальных детей!

Про чувство юмора
Когда я устраивалась на первую в жизни работу, то была очень серьезна. Меня не остановило ни шестичасовое собеседование(оно было групповое. "Голодные игры" для операторов колл-центра), ни обязательное двухнедельное обучение, ни даже неостановимый поток звонков.
После стажировки меня привели в группу, в которой мне предстояло работать и посадили к куратору. Куратором оказалась девушка с большими черными глазами, толстенной косой и волосом на груди. Вся одежда Наташи(я убедилась в этом позже) была с декольте и открывала обзору один, но черный волос, росший ровно посередине.
Я просто не могла разговаривать, глядя в лицо Наташи потому что все мои мысли занимал ОН. Девушка же кокетливо полагала, что меня привлекают ее перси и несмешно подтрунивала по этому поводу.
Естественно, как вежливый человек, я делала вид, что мы с Вениамином(так я назвала про себя волос) находимся в разных вселенных. Но как только Наташа наклонялась ко мне что-то спросить, все внимание переключалось на него.
За неделю до нового года из другой смены к нам перевелась Ксюша, и в новогоднюю ночь нам выпало дежурить вместе. Естественно, выпили по бокалу шампанского, когда звонки прекратились совсем.
- Ксюш, вот скажи мне, почему она ничего с ним не сделает? Он же один, - во хмелю вопрошала я.
- Ты про кого?
- Про волос на груди Наташи, конечно.
- Ааа, про Гришу.
Так мы с Ксюхой и подружились.

Матерно-скабрезное
MadeInUkrSSR: Надо сделать это законом. Пусть несовершеннолетних пусть так маркируют. А то сейчас фиг поймешь 25 ей или 15, накрасятся так, что мать родная не узнает.
EMIAS: Да в пизду чип вживлять, а в хуй считыватель. Если мужик лезет против воли бабы, то бить его в хуй током, а если баба напиздела, что ей уже можно, то её пиздит током.
Abiboss: Я бы за тебя проголосовал на выборах в думу
Appearance: А тех, кто проголосует за другого - пиздить током.
TerraDominus: А вы балатируетесь?
Appearance: Твоего учителя русского языка тоже пиздить током.


Сказка ложь...
Я лет 10 назад работала в итальянском ресторане. Ресторан так и назывался Чиполлини. Шеф-повар, чистокровный итальянец, как то спросил откуда все до одного русские знают что такое чиполлини. Я говорю: «Ну как же, Джани Родари». А он с удивлением спрашивает: «Это кто такой?» Чиполлино, Джельсамино — оказалось он никогда не слышал о них. Нет, я не буду утверждать, что в Италии не читают Джани Родари. Но совершенно точно эти сказки куда популярнее в России, чем у себя на родине. Спустя несколько месяцев наш шеф вернулся из отпуска с родины, и говорит мне (очень эмоционально, надо сказать): «Я разузнал кто такой Джани Родари. Это же профсоюзы, бандиты!!!! Нельзя верить их сказкам!»

Так меня называет мой муж, потому что вот уже две недели у нас живёт ШЕСТАЯ КОШЬ.
Как я дошла до жизни такой, попав в ряды Одиноких Старых Сумасшедших Кошатниц (тм)? Щас узнаете.
Если вы помните, пятой нашей кошью стала пушистая Эш, которая, к моему глубочайшему облегчению, оказалась небеременной. Просто от уличного питания у неё раздулось брюшко. Но мы вывели ей блох, глистов, клещей, надели ошейник – принцесса!
Единственно, что живёт она в комнате у ребёнка вместе с лотком и другими приччиндалами, ибо старшие крокодилы повадились её третировать.
Теперь про кошь Номер Шесть, появившуюся две недели назад.
Вот она, сказала я с чувством законной гордости.



ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ





Красавица, правда же? Она абсолютно чёрная: пипка носа, усы, подушечки лап… Только глазищи жёлтые, как фары, на этом ночном фоне – ну, вы видите.
Я её зову Багирой, ребёнок – Земфирой, всё никак не можем определиться)
Вообще кошка эта жила у нас во дворе года полтора. У нас юг, зимой тепло. Уличные животные не сказать, что благоденствуют, но хотя бы не вымерзают. До улицы Багирка обитала у старушки, которая живёт в квартире над моей мамой. Мама на втором этаже, старушка на третьем. Она блокадница, часто болеет. Я написала про неё и про её кошек рассказ «А можно котёночка?», но не суть.
Суть в том, что старушку периодически кладут в больницу, и вот во время одного такого пребывания вне дома бабушкины родственники отправили бабушкиных кошек во двор. Надоело им приходить и убирать за ними. Так кошки стали дворовыми. Мы их кормим, единственно, что зима всё-таки, хоть и плюс три, но не лето. И дождь. И котостадо грустно тусит. А я героически бегу мимо, разбрасывая во все стороны объедки, как Василиса Прекрасная из рукавов в сказке про Царевну Лягушку. Потому что всех же не подберёшь. Пять кошек – уже перебор.
А Багирку мы называли так: «а, эта вечно беременная чернушка». Она и вправду ходила вечно беременная. А отродив, становилась просто фанатичной матерью. Как сейчас помню, я возвращалась домой и оторвала для неё от связки свежекупленную сосиску. Так эта явно голодная кошка, схватила сосиску в зубы и потащила её своим четырём котятам. Мыча и подвывая сквозь сосиску и пуская голодные слюни. Просто Мать-Природа…
Ну так вот. Февраль. Достать чернил и плакать (с). То есть холодно, хочу я сказать. А Багирка там. на улице, бегает. Конкретно за мной бегает, по пятам. Уже без котят. Предыдущую партию котят всем двором мы кое-как пристроили. Грядёт типа следующая.
Суббота. Я сижу за компом. И тут Багирка – хоп! – прыгает нам на карниз. У нас первый этаж. Я отодвигаю москитку, впускаю, насыпаю ей корм. Смотрю, как она жадно ест… и тут у меня происходит фазный сдвиг, иначе не скажешь. Думаю: блин, опять это несчастное животное скоро будет метаться по двору со своими котятами! Да сколько можно! Беру телефон, звоню знакомому ветеринару, который резал почти всех моих подобранцев. Говорю:
– Здрасте, Борис Борисыч, а можно стерилизовать подобранную кошку?
Он говорит:
– Кошка беременная?
Я говорю:
– Со свечкой не стояла, но очень может быть. По ней пока не видно.
Он говорит:
– Несите. Прямо вот завтра и несите.
Для москвичей, которым вдруг интересно, почему перед операцией не сданы анализы крови, мочи, кала, слюны и не сделано УЗИ, напомню только – я в Туапсе))))
Итак, Багирка ночует у нас. Она сыта и вымыта, она довольно мурлыкает, ей наконец тепло, она не слезает с рук, она спит со мной. Положив бошу мне на подушку.
На другой день мы с ребёнком упихиваем Багирку в переноску, берём две тысячи (половину из которых прислал муж для помешанной супруги, ставшей Сумасшедшей Кошатницей (тм)) и идём к ветеринару.
Операция проходит успешно. Багирка сперва спит, потом просыпается, шатается, шов заживает, я высаживаю её на горшок… и происходят прочие прелести послеоперационной жизни. Она по-прежнему спит со мной, бошей на подушке и лижет мне руки. С остальными крокодилами ведёт себя, как мать-императрица – со спокойным величавым достоинством, и иногда отвешивает люлей. У неё когти – как у настоящей пантеры: выращены, отточены и загнуты уличной жизнью. Умри-всё-живое.
Так вот, теоретически предполагалось, что после того, как она оправится после операции, мы выпустим её обратно на улицу. Три ха-ха. Кто способен своими руками выкинуть из дома доверчивое, ни в чём не виноватое животное, которое неделю спало рядом с вами, мурлыкало, отвечало: «М-м?» на ваши вопросы, ласкалось и бегало по вашей клавиатуре, однажды написав: «11укуаеппжрроэтэ»?
Только какой-нибудь Пол Пот, а я на такое не способна, извините.
Кароч…
Да, я Сумасшедшая Кошатница (тм), и если кто-то шибко умный скажет, что это от отсутствия мужика, я затравлю его Багиркой. Как Маугли.
У моей коллеги, к слову, дом, муж, два сына и 36 (тридцать шесть) кошек))) Так что шесть – это не предел))))
Хау.

Ещё немного иллюстраций...

Кошь номер пять по имени Эш


Кошь номер четыре по имени Чуча


Котик номер три по имени Итачи


Котик и кошечка номер два и один: Доня и Шикамару




А вот «Ловец котиков», подаренный мне моей подругой alamaro, из-за которого это всё и происходит)))


Фото: alamaro и мои.

ДОБАВИЛА ЧАСТЬ 2 в комменты!

Второй мой американский текст на прошедшей ФБ, который набрал больше всего голосов. Мне было очень весело его писать, я вспомнила всю матерщину, которой научилась от мужа, и он же, собственно, и бетил вторую часть этого текста)))

Название: Попаданец
Автор: sillvercat для fandom Americas 2016
Бета: Эллаирэ и мой пресветлый супруг))
Размер: миди
Пейринг/Персонажи: Кей Фирс Дог, Доротея, мисс Лора Хендерсон, Заяц и прочая толпа белого и чернокожего народа
Категория: джен, гет
Жанр: псевдоисторическое АУ, драма, фантастика, броманс, нездоровый юмор, hurt/comfort
Рейтинг: R
Краткое содержание: молодой чернокожий рэпер из Бронкса наших дней внезапно попадает в Алабаму, на рабовладельческую плантацию середины XIX века, незадолго до Гражданской войны Севера и Юга
Примечания:
Есть приквел тут.
Использованы тексты песен: 2Pac — «The Streetz R Deathrow», спиричуэл « Let My People Go»
Предупреждение: насилие, драки, публичная порка, ГГ матом не ругается, он на нём разговаривает)))

От автора: Кея Фир Дога я отчаянно от всей душ люблю если типировать героев по соционике, то он - типичнейший Жуков, Доротея - Дюмашечка, Лора ... ммм... Драйзер? Гамлет?

Ссылка на ФБ-16: тут и тут.








Growing up as an inner city brotha
where every other had a pops and a motha
I was tha product of a heated lover
Nobody knew how deep it screwed me
and since my pops never knew me
my family didn't know what ta do with me
was I somebody they despise
curious look in they eyes
as if they wonder if i'm dead or alive
poor momma can't control me
quit tryin' ta save my soul, I wanna roll with my homies
a ticken timebomb

* * *

Кей Фирс Дог, неполных девятнадцати лет от роду, вмазался и отъехал очень далеко от родной берлоги на Элтон-авеню в Южном Бронксе.

И очень надолго.

Но он же не знал, что всё так паскудно получится!

Бабку надо было слушать, вот что. Чёрная карга вечно пилила Кея за то, что он, мол, связался с какими-то подонками и в прошлом году забросил школу, не закончив выпускной класс. Но оладушки она жарила зашибенские. И при ней Кей хоть как-то держался: нюхал втихаря и травкой баловался, но не ширялся. А бабка вдруг взяла и померла. Старушенции-подружайки, такие же дряхлые, как она, помогли Кею её похоронить, даже поминальное собрание устроили в той методистской церкви, куда бабка ходила каждое воскресенье… так вот, когда вся эта возня закончилась, Кей пошёл вразнос.

Гулянки, тёлки, трава, спиртяга рекой, Тупак гонял свои телеги во всю мощь колонок с сабвуфами, выставленных в окно, чтоб во всём квартале было слышно. И вот однажды белый порох — не самой высшей пробы, но и не шибко отстойный — поплыл у него по вене, взорвавшись в мозгу так, что Кей враз улетел.

Когда он с усилием разлепил припухшие веки, перед ним всё покачивалось, словно он плыл на пароме до Статен-Айленда, а во рту будто кошки насрали. Он пошарил вокруг себя в поисках шоколадной цыпочки, как-бишь-её-там, что гулеванила с ним всю неделю после бабкиных похорон.

Миранда. Вот как её звали. Миранда.

Девки вообще липли к Кею, потому как он был крепким, весёлым и щедрым на бабло и утехи. Вот и Миранда эта пристала к нему так, что не отдерёшь. Но вместо её упругого бедра Кей нащупал рядом с собой чьи-то обтянутые тряпьём кости и рывком вскинул голову, уже не заботясь о том, что она кружится и болит, подлюга.

Он находился уже не в своей берлоге на Элтон-авеню, пусть обшарпанной и загаженной, но с теликом во всю стену и видом из окна на автостоянку с рекламными щитами, заляпанными граффити. Он лежал, опираясь на локти, в каком-то сарае, на груде вонючих лохмотьев, голый, как праотец наш Адам. Собственно, он и отрубился-то голышом, потому что его хер старательно и безуспешно атаковала Миранда, пытаясь раскрутить на трах. Но белый порох к тому времени уже уронил Кею всё, что могло бы встать.

В щели между досками проникал лунный свет, позволявший увидеть, что сарай битком набит народом, спящим вповалку на полу. Кто-то бормотал во сне, кто-то глухо стонал и вскрикивал, кто-то храпел, кто-то — Кей обалдело повернулся — глубоким негромким голосом выводил монотонную мелодию колыбельной. Молодая девка с каким-то тюрбаном на голове прижимала к груди завёрнутого в одеяло ребёнка и заунывно напевала, раскачиваясь из стороны в сторону. Она, очевидно, поймала на себе изумлённый взгляд Кея и вскинула голову — блеснули белки огромных глаз.

— Что за херня?! — выдохнул Кей и медленно, морщась, сел. Придержал рукой явно съехавшую крышу и под взглядом чёрной девчонки с дитём торопливо прикрылся лохмотьями, на которых валялся.

Тощий чувак, похрапывавший рядом с ним, тоже зашевелился и сел. Он и вправду выглядел, как скелетина, обтянутая тёмной кожей. Его всклокоченные волосы торчали курчавой шапкой надо лбом. Пацан пацаном, гораздо младше Кея, и тоже почти голый.

Кей откашлялся и выдавил, облизнув сухие, как наждачка, губы:

— Я спросил, что за херня тут творится, браток? Это мы где вообще, а?

Парень молчал и таращился на него глазами-плошками — в точности как та цыпа с дитём в углу.

— Ты что, кореш, глухой? — раздражённо бросил Кей, и тогда тот разлепил пухлые губы и разразился потоком слов, две трети из которых были Кею непонятны. Да какое там две трети — девять десятых!

Кей махнул рукой на этого недоумка и кое-как поднялся сперва на карачки, а потом на подгибавшиеся, трясущиеся ноги. Ещё раз осмотрелся и длинно присвистнул. Вся орава, храпевшая на полу, набилась в сарай от стены до стены, как сардины в банку.

— Мать твою… — выдохнул Кей, машинально оборачивая вокруг бёдер обрывок одеяла. Почесал одну босую ногу об другую — блохи тут прыгали, что ли? — и собрался было направиться к двери, смутно вырисовывавшейся в углу сарая. Но тут тощий пацан цепко ухватил его за руку своей горячей лапкой. И опять что-то застрекотал, вращая глазищами.

— Чего цапаешь? — отмахнулся Кей и двинулся к двери, переступая через валявшихся на пути, как поленья, людей. Он по-прежнему ни хрена не понимал, но надеялся, что выйдет наружу и сообразит, какая тут за задница приключилась. Может, Большое Яблоко накрыло ураганом, как Новый Орлеан, а он, валяясь в отрубе, всё проспал? И теперь очухался в каком-нибудь говенном лагере для беженцев?

Он дёрнул на себя дверь сарая и офигел вторично: она была заперта снаружи!

— Эй! — возмущённо заорал Кей, пнув её с размаху. — Какого хера?!

Кто-то снова ухватил его за локоть, и Кей свирепо повернулся. Оказалось, чёрный заморыш приволокся за ним — кто его звал, спрашивается? — и теперь пытался оттащить его от двери, продолжая умоляюще что-то лопотать. Вот олух-то!

Кей небрежно оттолкнул его и ещё раз что было силы потряс чёртову дверь. Та неожиданно распахнулась, и он едва не налетел на двух каких-то громил, возникших на порог. Белых громил в допотопных, похожих на ковбойские, одёжках и шляпах, низко надвинутых на лоб.

Один из них брезгливо поймал Кея за плечо и просверлил насквозь тяжёлым угрюмым взглядом. От него разило потом, ядрёным табачищем и сивухой, а также гнилыми зубами. Он злобно что-то прогавкал — и Кей его даже понял, хоть и долдонил тот на каком-то странном диалекте.

— Ступай на своё место, черномазый, — вот что он сказал.

Едва прикрытое тряпкой бедро Кея вдруг обожгла резкая боль, и он машинально за него схватился, выпучив глаза — совсем как испуганно запричитавший позади него чумазый заморыш.

Вошедший козлина ударил Кея! Ударил хлыстом!

Ни одна сучара на свете не смела безнаказанно бить Кея Фирса Дога. Он не был таким уж накачанным и здоровенным, как некоторые бугаи в их квартале, но зато крепким, как сыромятный ремень, и прошёл хорошую школу уличных драк. Изловчившись, он вырвал хлыст из рук опешившего мудлона, размахнулся и полоснул его этим же хлыстом прямо по бородатой роже. Мудлон взвыл и отскочил. Второй козлина попытался схватить Кея за плечо, но тот, снова извернувшись ужом, двинул его коленом в пах. Когда же громила с воем согнулся пополам, он тем же коленом врезал ему в подбородок, а сложенными в замок руками огрел по толстому загривку. Козлина завалился набок, хрипло вопя что-то невнятное.

Тяжело дыша, Кей победоносно оглянулся… и ахнул, разинув рот.

Кажется, все люди, что находились позади него в сарае, поднялись на ноги. Их там было никак не меньше сотни, все чернокожие, и все пялились на Кея — в полной тишине, широко распахнутыми, блестевшими в темноте глазами.

А костлявый оборвыш, который притащился за ним к двери, теперь вообще стоял на коленях, молитвенно сложив руки перед собой, будто в церкви.

— Ебанулись вы все тут, что ли? — ошарашенно прошептал Кей, но до конца развернуть это резонное предположение не сумел. Козлина, которого он полоснул хлыстом, подобрался сзади и саданул его по башке чем-то вроде полена. За секунду до этого глянув через плечо, Кей ещё успел заметить это полено и рефлекторно дёрнулся в сторону. Но было уже поздно. В глазах у него вспыхнуло как минимум полмиллиона звёзд, и он снова отключился.

И очень надолго.

* * *

can't nobody fade me
packin' a 380
and fiendin' for my Mercedes
suckers scatter
but it don't matter i'm a cool shot
punks drop from all tha buckshots tha fools got
i'm tired of being a nice guy
i've been poor all my life, but don't know quite why
so they label me a lunatic
could care less
death or success
is what I quest
cause i'm fearless
now tha streetz R Deathrow

* * *

Очухавшись вторично, Кей чувствовал себя гораздо хуже, чем в первый раз. По правде говоря, так погано ему было только однажды, когда его подстрелили два года назад засранцы из «Королей Бронкса». Он тогда валялся в больнице Святой Терезы, отходя от наркоза. Вот и сейчас башка у него не просто трещала — ему казалось, что удар поленом расколол её на куски. Но когда Кей вскинул руку, чтобы её ощупать, на его запястье звякнуло железо.

Наручники? Он что, в участке?

Эх, если бы! Кей никогда и вообразить не мог, что возмечтает о родном девяносто шестом полицейском участке! Его запястья и лодыжки плотно охватывали кандалы! Настоящие музейные кандалы, огромные и блестящие, а вовсе не какие-то там пиздилявочные наручники! И вокруг пояса тоже обвивалась толстенная цепь, пришпандоренная к кольцу в стене сарая.

Кей сперва потерял дар речи, потом обрёл и заорал во всю глотку, вскакивая с грязной соломы, устилавшей пол, и потрясая загромыхавшими кандалами:

— Да вы охуели, суки драные! Гондоны штопаные!

Он, впрочем, сам не знал, кому это адресовал, потому что сарай был совершенно пуст. Словно чернокожая толпа, не так давно находившаяся здесь, ему приглючилась. Он торчал на цепи один, как сторожевая шавка, а снаружи, из-а плотно запертой двери, доносился гул и непонятные размеренные выкрики. Да что же это за хрень такая!

Чья-то рука нерешительно потрогала его за плечо, и он мгновенно развернулся, сжав кулаки. Перед ним стоял давешний чёрный заморыш, который под бешеным взглядом Кея отскочил назад и даже заслонил свою замурзанную физию локтем. Одет он был так же, как вчера, то есть раздет, не считая грязной тряпицы на бёдрах.

Кей только сейчас отметил, что стояла уже не ночь, а день: полосы света, попадавшие в сарай, были очень яркими.

— Не ссы, дурак, не трону, — сквозь зубы процедил он и тут же догадался, что этот курёнок опять его не понимает: так растерянно тот захлопал ресницами. — Мы где? Какого… что тут такое вообще? — громко и раздельно спросил он, успокаивающе протянув к заморышу руку, на которой снова брякнули кандалы. Тяжеленные, падлы, забодаешься таскать.

— Туточки торги, — заикаясь, промямлил пацан, продолжая таращиться на Кея, как на привидение. Говорил он так неразборчиво, словно рот у него был набит кашей, да ещё и слова растягивал. — Хозяин Джордж помер, вот нас всех и продают. Новому хозяину только усадьбу надобно, негров у него своих полно. Аукцион туточки. А ты кто? Ты чей?

Глаза его светились любопытством.

— Я сам свой, — отрезал Кей и потряс гудящей головой, отстранённо удивляясь тому, как это она ещё не отвалилась. После объяснений заморыша всё стало совсем запутанным. — Какой ещё аукцион? Где, мать твою? Где помер этот ваш хозяин Джордж, в рот ему дышло?

Парень попятился к стене и пробормотал ещё неразборчивей:

— Усадьба «Розовый куст», округ Чамберс, Алабама.

Срань Господня!

До такого трындеца Кей ещё ни разу не укуривался. Яростно рыкнув, он сгрёб мальчишку за костлявое горячее плечо — тот только пискнул — и впечатал в стену.

— Гонишь! То есть врёшь, сучонок!

Мальчишечьи глаза-плошки стремительно наполнились слезами, и он торопливо зачастил, глотая слова:

— Не-не, не вру я! Ей-Богу, не вру! Сейчас всех продадут… всех негров, а меня и тебя отдадут просто так хозяевам, кто захочет взять… потому как я болел болотной хворью, а ты — полоумный и одержим бесами!

Его худая грудь часто-часто вздымалась. Когда Кей медленно разжал пальцы, заморыш сполз по стене, умоляюще уставившись на него снизу вверх и растопырив коленки, словно кузнечик. Но Кею уже стало не до него. Он пытался осознать всё, что только что услышал — с таким трудом, словно жевал недоваренные говяжьи жилы.

Всех продадут?

Чернокожие в сарае были рабами? Их продавали на аукционе? И он, Кей, каким-то грёбаным чудом очутился среди них?!

Он никогда не вникал во всякую болтологию про «чёрных братьев». Чёрный брат в Бронксе мог с такой же лёгкостью всадить ему в печёнку нож, как белый коп — пулю в сердце. И рассуждения чёрных преподов в школе о типа тяжкой доле предков, духовном подвиге Мартина Лютера Кинга и прочей дребедени он пропускал мимо ушей. Верил только Тупаку и его телегам. Тупак знал в жизни толк. Но даже он никогда не примерял на себя рабские цепи, которые сейчас оттягивали руки и ноги Кея. Взаправду оттягивали, по-настоящему, и Кей с болезненно сжавшимся сердцем начинал осознавать, что вся эта поебень — никакой не глюк по обколке, а случившийся с ним, Кеем Фирсом Догом, реальный и полный трындец. Доказательством трындеца могло служить то, что он вторично очухался вовсе не в своей постели, а на охапке грязной соломы в вонючем сарае, да ещё и на цепи. Всё это происходило с ним наяву!

Но Кей всегда умел держать удар в драке, вот и сейчас удержался от стремления немедля расшибить себе башку об стену клятого сарая. Надо было что-то придумать! Надо было срочняк что-то придумать! Но что?!

Алабама, рабский аукцион и усадьба «Розовый куст». Скачок в прошлое, хер знает куда. Подобные штуки он видел только в сериале «Доктора Кто», однако же там была какая-то будка, в которой этот самый доктор шарашился по разным временам и планетам. Но ведь у Кея такой чертовины и в помине не было! Проклятье, он же просто ширнулся и отъехал! Но почему в такую долбаную даль?!

Подумав о ширеве, Кей протяжно застонал и всё-таки с размаху треснулся затылком об стенку сарая. Он вдруг сообразил – если в самое ближайшее время не вмажется, его ждёт весёленькая ломка, которая вывернет его наизнанку, как драный носок. Он уже чувствовал, как его начинает коноёбить.

Шершавые пальцы вновь робко коснулись его локтя, и чумазый заморыш пробормотал, заикаясь:

— У тебя что, тоже болотная хворь?

«Малярия», — догадался Кей и болезненно скривился, сползая на землю рядом с мальчишкой.

— Нет, — угрюмо буркнул он, утыкаясь лбом в колени. От мысли о том, что он, возможно, навсегда застрял в этой вонючей Алабаме, его даже замутило. Или это от ломки? Он снова тоскливо зарычал, и заморыш рядом с ним судорожно подпрыгнул.

— Как тебя звать, Заяц ты несчастный? — кое-как осведомился Кей, сумрачно покосившись на него.

— Айзек, — послушно доложил тот, шмыгнув носом.

— Ай, значит, — едва ворочая языком заключил Кей. — Будешь Ай. Ну или Заяц. А я — Кей Фирс Дог, так и зови, мелочь пузатая.

На него снова накатила дурнотная слабость — такая, что не передать.

— Попить бы, — уныло пробормотал он, стуча зубами, и Ай, видать, сразу его понял, потому что перед носом у Кея вдруг оказалась оплетённая верёвкой баклажка из тыквы, в которой что-то булькало. Он жадно выпил воду в несколько глотков, но легче ему не стало. Всё выпитое немедля подкатило к горлу.

— Тошнит, — еле выговорил Кей, глядя в сочувственные глаза Айзека. — Ломка, сука, накрывает. Ты этого не знаешь, Заяц, и не надо.

Какой-то частью сознания Кей понимал, что ломка сейчас ему даже кстати — чтобы вконец не ополоуметь в открывшихся сраных обстоятельствах. А так… ну, будет он валяться мешком, блевать и ссаться под себя, покуда не переломается, зато мысль о том, что он очутился не понять где и не понять с кем, за сотни миль и лет от родного Нью-Йорка, не вынесет ему последние мозги.

— Поможешь мне, Заяц? — прошептал Кей, откидываясь назад и упираясь затылком в стену, и Айзек быстро-быстро закивал, испуганно воззрившись на него.

Заяц и есть…

Дверь сараюшки со скрипом распахнулась, и до Кея, как сквозь вату, донёсся гвалт, царивший снаружи: гомон толпы и душераздирающие бабьи вопли.

Эти вопли, полные отчаяния, пробили даже окружавший Кея кокон дурноты, и он болезненно сморщился. Баба орала так, будто её резали, ей вторил детский рёв. Кей нехотя разлепил глаза и увидел на пороге давешнего бородатого козлину, которого огрел хлыстом. А рядом с ним — богато разодетую тёлку в длинном голубом платье, в шляпке и с кружевным зонтиком. Белую тёлку, что характерно. Та морщилась, как Кей, и прижимала к носу маленький платочек. Воняло ей тут, понятное дело.

Кей поглядел на Зайца — тот проворно вскочил и теперь неуверенно переминался с ноги на ногу. Сам Кей вставать не собирался — не было ни сил, ни желания. Но тут бородатый мудлон, видимо, желая выслужиться перед тёлкой с зонтиком, подскочил и попытался пнуть Кея сапогом в бок. Однако тот, как бы хреново ему ни было, увернулся и сам захлестнул цепь вокруг сапога верзилы — хоть какая-то с этой паскудной цепи польза оказалась!

Верзила торопливо отскочил и жалостно проблеял, обращаясь к тёлке:

— Я же говорил вам — он одержим самим Сатаной, этот черномазый, он опасен, мисс Лора!

Тёлка, поименованная мисс Лорой, отняла платочек от своего точёного носика и покрутила в обтянутых перчатками пальцах, внимательно разглядывая Кея. Тот нагло оскалился в ответ, памятуя, что из всей одёжи на нём сейчас — только тряпка, намотанная на бёдра, да грёбаные кандалы. Пускай любуется!

Она была немногим старше него, эта расфуфыренная цаца, и смотрелась очень даже годно: высокая, фигуристая, сиськи размера «D», никак не меньше, белокурая, судя по выбившимся из-под шляпки волосам, а глаза — синие-синие. Надменные, изучающие Кея, будто насекомое какое-то. Несмотря на общий аминь, творящийся вокруг, на подступающую ломку и клятые цепи, Кею до смерти захотелось как следует ей засадить.

Чтобы спеси-то поубавить.

— Вздор, — наконец негромко произнесла мисс Лора мелодичным спокойным голосом. — Он достался мне бесплатно, он силён, молод и неплохо пригодится на плантации, Гектор.

— Сперва отсоси у меня, сучка ты белобрысая! — процедил Кей, у которого при её словах всё внутри так и вскипело от ярости. Но по тому, как она недоумённо заморгала своими синими зенками, он сообразил — до неё не дошло. Ладно, сейчас ему всё равно было невмоготу препираться с этой богатейкой: его вновь начал сотрясать озноб. Этой мисс Лоре ещё предстояло понять, что пахать на неё Кей Фирс Дог не собирался ни при каком раскладе. Пускай хоть за ноги прикажет вешать!

Но он всё-таки прохрипел ей вслед, прежде чем провалиться в чёрный обморочный омут:

— Погодите! Какой сейчас год? Леди, мать вашу! Скажите, какой сейчас год! От Рождества Христова, — добавил он, из последних сил удерживаясь на краю омута.

Синие глаза удивлённо моргнули, но она ответила ему — всё тем же спокойным мелодичным голосом:

— Одна тысяча восемьсот пятьдесят седьмой.

И Кей опять провалился в безмолвие и темноту.

* * *

(cause i'll beat you down, like it ain't nothin')
tha streetz R Deathrow
(cause i'll beat you down, like it ain't nothin')
tha streetz R Deathrow
I just murdered a man, i'm even more stressed
wearin' a vest
hopein' that their aimin' at my chest
much too young to bite tha bullet
hand on tha trigga
I see my life before my eyes each time I pull it

* * *

Сквозь дурманную муть Кей слышал скрип колёс и отчётливо понимал, что дурдом не закончился, а продолжается. Его голова бессильно перекатывалась по выщербленным доскам, прикрытым тряпьём. Чьи-то руки заботливо приподнимали её, в запёкшиеся губы тыкался мокрый холодный край баклажки, вода выплёскивалась на шею и грудь. Кей жадно глотал воду и проваливался в забытье… чтобы, очнувшись, снова обнаружить под собою щелястые доски, а над собою — пронзительно-голубой купол неба.

Время от времени над ним возникала чумазая озабоченная физиономия давешнего заморыша, как-его-бишь-там, Ая-Зайца, и тут же пропадала, когда Кея опять накрывало беспамятством — чёрным, глухим и тошнотным.

Но и в этом беспамятстве он цеплялся памятью за одну лишь фразу, произнесённую мягким женским голосом: «Одна тысяча восемьсот пятьдесят седьмой». Он знал, что эта фраза знаменует собой что-то очень важное… что-то такое, что он забыл, но непременно должен вспомнить… что?

Когда Кей прочухался в очередной раз, никакие доски под ним не шатались и не скрипели. Под ним была твёрдая земля, а над головой распростёрлось не голубое, а черно-звёздное небо. Громко и пронзительно трещали цикады, рядом ещё что-то потрескивало, согревая ему голый бок — костёр, догадался Кей. А его голова покоилась на чьих-то упругих коленях, которые точно не были костлявыми коленками Зайца.

Кей озадаченно похлопал глазами, попытался протереть их кулаком и обнаружил, что запястья его по-прежнему скованы злоебучей цепью. Яростно замычав, он всё-таки протёр зудящие зенки и сделал ещё одно открытие: над ним светилась смуглявая мордашка хорошенькой девчонки, печально ему улыбнувшейся. Значит, его разнесчастная башка лежала как раз на её коленях.

— Ты ещё кто? — удивлённо выдохнул Кей и всмотрелся в неё получше, со смутным узнаванием.

Девчонка разлепила пухлые губы и тихо ответила:

— Доротея.

Её чёрные кудри, вьющиеся надо лбом, были неровно острижены.

— А меня Кеем зови, — пробормотал он и с безотчётным удовольствием потёрся затылком об её распрекрасные коленки. А потом уже сознательно опустил ладонь на её бедро, обтянутое грубой дерюжкой. И затаил дыхание, ожидая, не возмутится ли девчонка, не спихнёт ли его.

Не спихнула. Но глазищи её, выразительные, словно у Бемби, вдруг наполнились слезами, и на лоб Кею упала капля, как во время дождя. Он досадливо поморщился и отдёрнул руку.

— Не реви, — сердито проворчал он и попытался сесть, скатившись с её коленок и опёршись на землю локтем. — Обидеть не хотел. Баб давно не щупал, вот и всё.

Девчонка порывисто поднялась, утирая глаза, и отошла от него и от костра — куда-то в темноту. На ней был надет какой-то длиннющий светлый балахон, больше напоминавший мешок. Кей с некоторым смущением проводил её взглядом. Вот чёрт, недотрога! Доротея… Он всё ещё не мог припомнить, где её видел.

— У неё дитё продали, — сказал кто-то рядом с Кеем, и тот, даже не поворачивая головы, понял, кто это. Заяц, кто же ещё, всю дорогу с ним возюкавшийся, как нянька. Его тощие плечи, торчащие ключицы, курчавая башка и глаза-плошки. На сей раз он был хотя бы в домотканых штанах, таких же, что откуда-то взялись на Кее.

— Сучары вонючие, — буркнул Кей, вспомнив наконец, где раньше видел Доротею. Это она распевала в сарае над своим спиногрызом, укачивая его, когда Кей только попал в это паскудное место — в сраный штат Алабама, будь он проклят.

— Она молодая, ещё нарожает, — проворчал он себе под нос и скривился, как от боли. — Могу ей в этом подсобить, если понадобится, она ничего так, ладненькая.

Вымолвив это, он почувствовал угрызения совести. Девчонка-то была сама не своя. Небось она и орала как резаная там, на аукционе, когда в сарай, где Кей сидел на цепи, вошла белобрысая расфуфыренная цаца, мисс Лора.

— Пропади всё пропадом, — с горечью пробормотал Кей и глубоко вздохнул, прислушиваясь к себе. Его мышцы ещё тянуло и выворачивало изнутри, как на дыбе, привкус желчи горел на языке, руки-ноги мелко тряслись, но, в общем и целом, он понял, что переломался, аллилуйя.

«Ты просто ещё не так крепко увяз в этой дури, мальчик, — прозвучал у него в ушах назидательный бабкин голос, — вот тебе и повезло».

«Уж не ты ли мне весь этот трындец и подсуропила, старая карга?» — мысленно огрызнулся Кей, как огрызнулся бы, стой бабка сейчас перед ним — худая, высокая, прямая, как палка, абсолютно седая, в своих любимых роговых очках с толстыми стёклами.

Он будто наяву увидел её увеличенные этими стёклами тёмные глаза, уставившиеся на него тревожно и строго.

— Почему у неё… у Доротеи этой, спиногрыза отняли? — тряхнув головой, хмуро осведомился Кей. — Почему при ней не оставили?

Заяц философски пожал худыми плечами.

— Другой хозяин покупал только малых детей, чтобы растить прислугу. Покупал задёшево, но ведь при матери дети и вовсе ничего не стоят. Просто лишний рот, и только Иисус знает, вырастет дитё или помрёт… а тут — польза. Ну вот, наследники хозяина Джорджа и продали Доротеиного мальца. А саму Доротею купила мисс Лора. Мисс Лора Хендерсон — так хозяйку звать.

— А мужик её где? Ну, Доротеин? — продолжал допытываться Кей. Ему почему-то захотелось узнать всё про эту девчонку, которой не повезло родиться в таком вот паскудно месте, где детей отбирают у мамок. В Алабаме этой сраной!

Подумав об этом, Кей вдруг вспомнил, как он, лёжа на телеге, упорно пытался что-то сообразить и сопоставить — из того, что было сказано или сделано вокруг него за время его собственного мерзотного пребывания в Алабаме. Но что?

Всё-таки у него в башке, видать, ещё не все ролики встали на место.

— Муж у неё от чёрной лихоманки помер, как и хозяин Джордж, — спокойно объяснил Заяц, деловито расковыривая палочкой золу в костре. Спустя минуту он извлёк оттуда несколько чёрных дымящихся кругляшей. Подул на них, разломил один, и Кей сразу узнал картошку. Он взял разломанный, исходящий вкусным паром клубень из рук Зайца и принялся жадно есть, жалея, что тут нету соли.

— А куда мы теперь ползём? — спросил он с набитым ртом, чувствуя, как на зубах хрустят угольки, и стараясь говорить медленно и без тех словечек, которых Ай явно не понимал.

Тот торопливо дожевал свою картофелину, шмыгнул носом и отрапортовал:

— На плантацию хозяйки нас везут. В округ Отога. Туточки же, в Алабаме, только к северу, возле Теннесси. Утречком должны уже добраться.

— Нас — это кого? — уточнил Кей. Невдалеке он видел другие костры и маячившие возле них тёмные тени. Ещё он слышал, как неподалёку фыркают и всхрапывают лошади. Там высились повозки, на которых, видимо, и путешествовали негры. Надсмотрщики, эти уроды, скорее всего, ехали верхом. Кей видел, как они расхаживают от костра к костру — их легко можно было отличить от рабов даже по силуэтам: другая одежда, властные повадки. «Сучары грёбаные!» — с яростью подумал Кей.

— Мисс Лора добрая, она наняла повозки, — поймав его взгляд, пылко заявил Заяц. — А то бы мы пешими шли. А ты ведь болел.

Кей в очередной раз скривился и наконец буркнул, пересилив себя:

— Ясно. Чего ж… спасибо, братан, что возюкался со мною. Больше такой херни не повторится, зуб даю.

И усмехнулся, увидев, как просияли глаза Айзека.

Но тому снова пришлось выхаживать Кея уже на следующий день после того, как обоз с рабами — общим числом в две дюжины голов, — сопровождаемый тремя верховыми надсмотрщиками, прибыл в усадьбу семейства Хендерсон под названием «Ореховая роща».

* * *

I hope I live to be a man
must be part of some big plan to keep a brotha in tha state
penn
counting pennys over tha years
I'd done stacked many
proven wrong those
who swore i'd wouldn't live till twenty

* * *

В усадьбе обоз оказался ближе к полудню. Солнце, едва поднявшись, жарило вовсю, и Кей сто раз пожалел о том, что на нём нет рубахи. Его плечи и затылок накалились так, что хоть оладьи пеки. Он не привык к этакой жарище, а может, роляло ещё и то, что его собственная кожа была лишь немногим смуглее белой. В своём квартале его вообще дразнили «беложопым», за что Кей нещадно чистил друганам морды. Он с сумрачной завистью косился на прокопчённого солнцем Зайца, который беззаботно болтал босыми ногами, сидя рядом с ним на скрипучей и подпрыгивающей повозке. И так же косился на здоровенного седого негра, чья широкая чёрная спина маячила впереди него на козлах — того кликали дядюшкой Соломоном, и он всю дорогу молчал, как глухонемой.

Доротея, ехавшая на той же телеге, снова навертела на голову тюрбан. Поймав взгляд Кея, она вдруг размотала эту повязку и ловко набросила кусок тканины на его голые плечи, прикрыв их от палящих лучей.

— Ты непривычный, — тихо пояснила она, когда Кей раскрыл рот, чтобы запротестовать, и пригладила свои взъерошенные кудряшки.

Кей проглотил все слова, какие хотел сказать. Доротея была похожа на какую-то статуэтку, вырезанную из чёрного дерева, — с длинной гибкой шеей, точёными плечами и огромными печальными глазами, которые она поспешно отвела под его завороженным взглядом. Кей спохватился и сам отвернулся.

На других повозках вперемешку расселись чернокожие мужики и бабы в разномастных обносках, настороженно косившиеся на Кея, Ая и Доротею. Кей внезапно догадался, почему остальные едут отдельно, битком набившись в две телеги — они попросту боялись его, Кея, всё ещё громыхавшего цепями подобно демону из преисподней.

Цепи эти меж тем адово натирали ему шкуру и вообще мешали передвигаться по-людски. Он от души надеялся, что по прибытии на место его раскуют — вот тогда можно будет и о побеге подумать! Сначала всё как следует разузнав и разведав, само собой.

Мисс Лоры Хендерсон, белой цацы, поблизости не наблюдалось. Ни в какой-нибудь карете, ни верхом. И то, не с обозом же ниггеров ей путешествовать!

Наконец с очередного пригорка показались зеленеющие под солнцем поля. Кей отродясь не видывал хлопковых посадок, но почему-то сразу вкурил, что это именно они. Там работали негры — тёмные потные спины блестели на солнце, когда рабы равномерно взмахивали мотыгами. Оттуда доносилась заунывная ритмичная песня.

Кея прямо передёрнуло. Если мисс Лора считала, что и он отныне будет мотыжить её чёртов хлопок, то у Кея была для неё новость: он и под страхом смерти не собирался этого делать!

Он скрипнул зубами и поймал на себе настороженный взгляд Доротеи — ну чисто лань из-за куста. Айзек тоже на него посмотрел так, словно хотел что-то сказать, но не решился.

Вслед за плантацией открылся господский дом с колоннами, белеющими среди старых деревьев. Телеги, однако, обогнули его и подъехали к кучно торчащим за изгородью хижинам — жилищам рабов, как догадался Кей. Он будто кино какое-то смотрел про унесённых ветром или как там допотопная тягомотина называлась.

Всё это никак не могло происходить с ним наяву, пропади оно пропадом! Но происходило: кандалы всё так же зверски натирали ему руки и ноги, голову пекло солнцем, а в глотке пересохло.

— Кей, — вдруг быстро проговорила Доротея, когда телеги остановились и надсмотрщики, спешившись, вразвалочку направились к ним, бросив поводья проворно подбежавшим туда негритятам. — Не бранись с ними. Они опять изобьют тебя. Могут даже убить!

Её бездонные глаза были полны страха и тревоги. Она боялась за него, Кея! Он даже сглотнул.

— Не ссы… то есть не бойся, — пробурчал он, исподлобья глянув на неё. Спохватившись, сдёрнул с себя тряпицу, укрывавшую плечи. — На, забери.

Подошедший надсмотрщик что-то отрывисто пролаял и подтолкнул Доротею к остальным бабам, сползшим с телег, а Кея и Зайца — к мужикам.

— Чтоб ты обосрался, — от души пожелал ему Кей и подковылял к неграм, громыхая чёртовым железом. — Цепуры бы лучше снял! Задолбался я с вашим металлоломом!

Негры шарахнулись от него в разные стороны, как стайка вспугнутых кур, и Кей угрюмо усмехнулся. Зато Заяц прямо прилип к нему, растерянно озираясь по сторонам.

Цепи с Кея сбил всё тот же огромный, как скала, молчаливый дядюшка Соломон, отведя его в закопчённую, пропахшую железом и дымом кузницу — или как она там называлась. По его сноровке Кей догадался, что Соломон-то и заковал его в кандалы, когда он валялся в отключке. Но обиды на кузнеца Кей не держал, хоть и буркнул, мрачно глядя в его мускулистую спину:

— Терминатор хренов!

Соломон отвёл Кея и Зайца в одну из крытых соломой развалюх вблизи кузницы. Войдя внутрь, Кей вскинул голову и вздохнул с некоторым облегчением: хотя бы небо сквозь солому не просвечивало. Окошко было всего одно — напротив двери. Около стен возвышались лежанки, застеленные тряпьём.

— Блох небось тут до едрени фени, — уныло предрёк Кей и почесал зазудевший бок. После операции по снятию металлолома ему сильно полегчало, но зато люто захотелось есть и пить.

Он шлёпнулся на лежанку, обводя тоскливым взором убожище вокруг. Тут наверняка водились не только блохи, но ещё и москиты, сороконожки, крысы… да хрен знает кто! Он глянул на Айзека, смирно присевшего на другую лежанку, и отрывисто спросил:

— Как смыться отсюда? — и досадливо поморщился, увидев, как тот удивлённо округлил глаза. — Ну, слинять, свалить! Удрать! Как?

Заяц вздрогнул всем своим худым телом, пугливо оглянулся на дверь и выпалил:

— Ты что! Поймают — собаками затравят. Убьют!

Голос его дрожал, глаза лихорадочно светились в полумраке хижины. Кей нетерпеливо дёрнул плечом:

— Я не раб и никогда рабом не буду, понял? Вкалывать на эту мисс Лору? Нахрен! Убегу, и пускай убивают.

— Не надо! — едва вымолвил Заяц трясущимися губами, и Кей только рукой махнул:

— Да не кипешуй ты без толку. Я же не сейчас бежать собираюсь. Сначала надо всё разведать как следует.

Он тоже невольно понизил голос до шёпота. Проклятье, он и в самом деле не представлял, куда двигать, выйдя за пределы плантации. На Север? Насколько ему помнилось из школьных занятий по американской истории, ниггеры тогда бежали через границу южных и северных штатов — и даже, может быть, прямиком в Нью-Йорк! Вот только хрен бы знал, где эта чёртова граница проходила, и как до неё надо было добираться!

У входа снова выросла громадная тёмная фигура Соломона — тот безмолвно поманил их пальцем.

— Обед дадут! — ликующе провозгласил Заяц, высунувшись наружу. — Я же говорил, мисс Лора добрая: у других хозяев только с утра и вечером кормят!

И он резво припустил к длинным столам под тростниковым навесом, где на скамьях проворно рассаживались рабы.

Жидкая маисовая каша, из которой торчали куски цыплёнка, была охрененно вкусной, как и просяная лепёшка. Кей даже вылизал глиняную миску остатком лепёшки и поднял глаза, ища Доротею. Её кудрявая голова, снова обвязанная платком, виднелась у дальнего конца стола, возле необъятных размеров стряпухи и закопчённого котла. На кухню её уже успели пристроить, что ли? Доротея тоже вскинула глаза и несколько мгновений смотрела прямо на Кея.

Он почему-то подумал, что холостые бабы и мужики наверняка живут тут отдельно друг от друга, но не успел спросить об этом у Зайца, так ли это. После того, как миски с кашей и кувшины с родниковой водой опустели, надсмотрщики принялись что-то выкрикивать, подымая всех из-за столов.

«Началось!» — с тоской подумал Кей, внутренне весь ощетинившись от одного только собачьего гавканья этих сраных нацистов.

Собаки их, кстати, тоже сопровождали — огромные лоснящиеся твари.

Мать твою…

Кей соврал бы, если б сказал, что у него не играло очко, когда он сунул надсмотрщику под нос классически выставленный средний палец и заорал:

— А не пойти ли тебе, сука?!

Но дрался он с таким остервенелым удовольствием, с каким не дрался никогда, поливая набросившихся на него мудил отборной бранью и с ликованием видя, как их кровища пятнает горячую пыль под его босыми ногами. Прежде чем его наконец скрутили и повалили в ту же пыль, он успел расквасить носы всем троим козлам и яйца как минимум одному — тому, кого он не так давно огрел хлыстом и кого мисс Лора Хендерсон называла Гомером.

Его бешеную радость омрачало только отчаяние во взглядах Зайца и Доротеи — те оказались в первом ряду вытаращившихся на это побоище рабов, причём Заяц почему-то крепко держал Доротею за локти.

А ещё Кей, конечно, знал, что за полученное удовольствие ему придётся заплатить — и он заплатил сполна и немедленно. Тычки и оплеухи разъярённых надсмотрщиков в счёт не пошли. Вытянутые кверху руки Кея всё тот же Гомер, злорадно скалясь, сноровисто прикрутил к гладко ошкуренному столбу. Кей тяжело дышал, не успев ещё опомниться от схватки, когда на его голую спину со свистом обрушился первый удар тяжёлого кнута.

Первый из тридцати девяти, о чём громогласно объявил надсмотрщик.

Тридцать девять — библейское число.

Кей матерился, пока не охрип, и лишь тогда — на двадцатом по счёту ударе — замолк, стиснув зубы и только дёргаясь всем телом, когда кнут снова и снова беспощадно вспарывал ему спину. О пощаде и думать не приходилось — Кей слишком хорошо успел насолить этим мудилам, чем и гордился. Струйки крови ползли по его бокам, и ему казалось, что сквозь свист кнута и сопение надсмотрщика он слышит тихий плач Доротеи.

Наконец удары прекратились, и Кей бессильно обвис на собственных руках, балансируя между препоганейшей явью и благословенным забытьем. Отвязывать его никто не торопился. Надсмотрщики что-то лаяли — видать, разгоняя толпу. Чему Кей механически удивлялся — так это тому, что до сих пор не вырубился, всё-таки оказавшись крепче, чем сам ожидал.

Минуты тянулись как долбаные часы. Перед зажмуренными глазами Кея расплывались, будто капли бензина в луже, разноцветные круги, ноги слабели, отказываясь поддерживать натянутое струной тело, а милосердный обморок всё не приходил.

Зато пришла мисс Лора Хендерсон, ептыть её через забор.

— Отвяжите его, — прозвучал её мелодичный голос, просто как труба ангела Господня, а козлина Гомер негодующе тявкнул в ответ:

— Но, мисс Лора, он же отказался работать! Надо, чтобы другим черномазым было неповадно…

— Вы, кажется, оспариваете моё приказание, Гомер? — мягкий голос мисс Лоры враз оледенел, и спустя ещё несколько минут, длинных, как сама вечность, Кей почувствовал, что сползает вниз по скользкому столбу, но сознания не потерял. Так и остался стоять на коленях, прижавшись щекой к дереву и бессильно уронив освободившиеся от пут руки, едва не вывернувшиеся из суставов.

Он пытался собраться с силами, чтобы встать, когда чьи-то лапищи бесцеремонно ухватили его поперёк живота, щадя, однако, пострадавшую спину. Кей попробовал было брыкнуться, но кое-как открыл глаза и увидел, что это не надсмотрщик, а кузнец Соломон, который нёс его обратно к хижине. Рядом вприпрыжку бежал подвывающий от горя Заяц, и спешила, тоже всхлипывая, Доротея.

«Не ревите, я в порядке», — хотел успокоить их Кей, но не сумел.

Он снова обрёл дар речи даже не тогда, когда Соломон аккуратно сгрузил его на лежанку. И не тогда, когда Доротея принялась бережно обмывать его израненную спину тряпицей, смоченной в чистой воде, приговаривая при этом что-то ласковое. Было зверски больно, однако Кей уже привык стискивать зубы и молчать. Но он всё-таки заговорил — после того, как в хижине раздался спокойный голос чёртова ангела Господня, то бишь мисс Лоры Хендерсон:

— Ступай, милочка, я лучше знаю, что надо делать.

Совершенно охренев, Кей вскинул голову и успел увидеть, как мисс Лора в нежно-сиреневом платьице, в фартучке и с какой-то склянкой в руке встречается строгим взглядом ясно-синих глаз с обжигающим взгляд карих глаз Доротеи. Так они и смотрели друг на друга над лежанкой обалдевшего Кея, пока Доротея не опустила голову и не выскользнула прочь из хижины.

Тут язык у него наконец развязался, и он выпалил, растерянно и зло оскалившись:

— Играете в добрую самаритянку, белая мисс Гордячка?

Лора на миг замерла и даже губу прикусила, а потом властно надавила узкой ладонью на затылок Кея, вынуждая его вновь улечься на место, и укоризненно промолвила:

— Необязательно быть грубым, Кей Фирс Дог.

Сказала она это точь-в-точь как его бабка. И назвала его по имени! Кто же ей сказал, неужто Заяц? Кей невольно проглотил слюну и умолк, остро чувствуя, как её пальцы с зажатым в них хлопчатым тампоном смазывают рубцы на его спине какой-то мазью: сначала резкое жжение, а потом боль утекала, как не было её.

Когда Лора выпрямилась, аккуратно свернув испачканные тампоны, Кей тихо, уже безо всякой подъёбки, проговорил:

— Вашим уродам придётся забить меня до смерти. Я на вас пахать нипочём не стану, я не раб.

Он повернул голову и пристально посмотрел в её синие глаза, вспыхнувшие смятением и гневом.

— Ты сумасшедший, — выдохнула она, отступая к порогу. Голос её дрожал.

И тут Кей наконец вспомнил то, что крутилось у него всё это время где-то на задворках сознания.

Гражданская война! Вот что он хотел и не мог вспомнить раньше.

— Я не сумасшедший, я просто родился на полтора века позже вас, — отчеканил он, приподнимаясь на локтях и сверля взглядом побледневшую, как полотно, Лору. — Скоро начнётся война Севера с Югом, в шестьдесят первом году, янки разобьют конфедератов и освободят всех негров, а вашу усадьбу, вашу, как её там, «Ореховую рощу», наверняка спалят дотла. И вас убьют, ежели не поостережётесь. «Мне отмщение, и аз воздам».

По-за шкуре у Кея, как говорила бабка, бежал мороз, а голос невольно вздрагивал. Он чувствовал себя каким-то библейским пророком. Лора же бессильно прислонилась к чахлой стене хижины, словно боясь упасть, и глаза её из синих сделались совершенно чёрными.

— Ты… сумасшедший… — глухо, полушёпотом повторила она. Судорожно вздохнула, повернулась и выбежала прочь.

А Кей тоже длинно выдохнул и уронил голову на лежанку. Его так трясло, будто ломка снова вернулась.

В хижину тихонько прокрался Заяц и шлёпнулся на пол рядом с лежанкой, озабоченно уставившись на Кея.

— Президент Линкольн выиграет Гражданскую войну и освободит всех негров, вот увидишь, Заяц, — как в бреду, забормотал Кей, поджимая колени к животу. — Но это будет ещё нескоро… так что нам надо рвать отсюда когти, непременно надо...

Всё вертелось и плыло перед ним, и он отчаянно надеялся, что, придя в себя, обнаружит — вся эта катавасия закончилась, и он лежит не в соломенной хижине на алабамской плантации, а в их с бабкой квартирке на Элтон-авеню, напротив рекламных щитов, щедро исписанных граффитчиками.

Но одновременно он так же отчаянно этого боялся. Потому что… ну потому что как же он мог оставить Зайца и Доротею?! Никак не мог.

И ещё у него перед глазами стояло бледное смятенное лицо мисс Лоры Хендерсон, белой гордячки, врачевавшей его израненную спину.

«Ты примешь всё, что Господь для тебя изберёт, мальчик», — строго сказала бабка у него в голове.

«Помогла бы лучше, чем нудеть, — так же мысленно огрызнулся Кей. — Ты небось теперь к Господу поближе».

И отчётливо услышал бабкин звонкий смешок. Она всегда хихикала, как девчонка.

«Будь что будет», — решил Кей, закрывая глаза.

И заснул.

* * *

now they gotta cope
since it's tha only thing I know
it's difficult to let it go
i'm startin' to loose my hair cause I worry
hustlin' to keep from gettin' buried
but now I gotta move away now
cause these suckers wanna spray where I lay down
my homie lost his family and snapped
shot up half tha block to bring them back
tha streetz R Deathrow

Поняла, что я ещё не все тексты с ФБ запостила. И кто меня заставлял столько писать)))
Восполняю пробелы, короче.

Название: Приманка
Автор: sillvercat
Бета: Блэй, OxanaKara
Размер: мини, 1050 слов
Пейринг/Персонажи: Кайюги-Витка, Джоан Харрис, Существо
Категория: джен
Жанр: драма, мистика, хоррор
Рейтинг: R
Краткое содержание: «Существо обитало в Холмах близ Вандерфула ровно столько же лет, сколько высились там эти Холмы. В Холмах было много укромных уголков, пещер и расщелин, где можно было затаиться...»
Примечания: написано под некоторым влиянием Стивена Кинга
Предупреждение: тентакли; смерть персонажей
Ссылка на ФБ-16: во.




Кайюги-Витка неспешно наломал сухого хвороста и развёл маленький костёр. Уже стемнело. В горах темнеет быстро, и на бледно-лиловом небе уже блестело Волчье Ожерелье.

Кайюги-Витка был доволен. Ему удалось изловить вороного мустанга, что уводил его кобыл от табуна, и теперь этот зверь, стреноженный им, яростно грыз свои путы и сверкал глазами у него в загоне. Утром Кайюги-Витка собирался петь для него, чтобы укротить его буйный нрав и начать его объезжать. Такая песня могла длиться несколько дней и ночей, но Кайюги-Витка никуда не спешил.

Он подбросил ещё хвороста в костёр и выпрямился, настороженно прислушиваясь. В кустах послышался шорох, и Кайюги-Витка вскинул свой винчестер. Он отдал за ружьё много бобровых шкур и теперь чувствовал себя в безопасности.

— Хей! — негромко и напряжённо окликнул он.

Кайюги-Витка не опасался встречи с медведем или пумой. Когда на эти земли пришли бледнолицые с их громыхающими железными повозками и ружьями, стреляющими куда дальше луков, дикие звери стали очень осторожны и никогда не приближались к кострам. Скорее всего, в кустах затаился какой-нибудь охотник или тот, кто ищет в горах золото. Кайюги-Витка ждал, что сейчас перед ним появится один из этих людей — в грязных вонючих обносках, опасный как зверь, — и покрепче сжал в руках винчестер.

— Выходи! — крикнул он.

Но из зарослей бересклета вышла и встала перед ним его жена.

Его красавица Винчинчала, умершая от чёрной оспы две зимы тому назад.

Она встала прямо перед Кайюги-Виткой, застенчиво и мягко улыбаясь. Это была именно она: её милое доверчивое лицо с чуть раскосыми, тёмными, как уголь, глазами, блестевшими в свете костра. Её нежный и щедрый рот. Её тонкая, чуть нескладная фигурка. Винчинчала всегда сокрушалась о том, что её грудь, дескать, слишком мала, а Кайюги-Витка только подтрунивал над нею за это.

Он выронил ружьё и метнулся к ней.

— Винчинчала! — выдохнул он, но больше не сумел произнести ни слова. Его ноги в мокасинах по щиколотку погрузились в какую-то липкую слизь, похожую на болотную трясину. Десятки светящихся студенистых отростков заскользили по его телу, наливаясь алым.

Кровь. Это была кровь, понял Кайюги-Витка. Отростки с хлюпаньем и чмоканьем высасывали его кровь, проникая внутрь костей, разрывая плоть… но он не чувствовал боли. Пока один из этих отростков, светящийся бледно-зелёным, словно болотные огни, светом, не проник в его изумлённо приоткрытый рот и не завертелся внутри его горла, пока другие отростки-стебли жадно пили соки его тела.

В свой последний миг Кайюги-Витка подумал о том, что он всё-таки ещё раз увидел Винчинчалу.

* * *
Джоан Харрис пропустила поворот к Вандерфулу и тихонько выругалась себе под нос. Она сбросила скорость и сосредоточенно вгляделась в темноту, прорезанную светом фар её пикапа.

Ей показалось, что в кустах что-то мелькнуло. Наверное, олень.

Джоан направлялась в Форт-Найф, где у неё была назначена встреча с выгодным клиентом. Она не учла только, что стемнеет рано, но в горах всегда рано темнеет.

Агентство недвижимости, которым успешно руководила Джоан, было небольшим, но имело репутацию надёжного предприятия. Клиенты ей всецело доверяли, и Джоан радовалась тому, что её бизнес процветает даже во время кризиса.

Правда, в жизни у неё осталось не так много радостей.

Джоан сумела развернуть пикап, но тут же резко затормозила, уставившись на дорогу широко раскрытыми глазами.

Это был не олень. Прямо перед нею в свете фар пикапа застыл Эдди, её сын.

Эдди, каким она проводила его в школу в тот майский день. Эдди в своих очках с чуть погнутой оправой (от контактных линз он всегда упрямо отказывался), в любимой синей ветровке с героями «Звёздных войн» на спине, в мешковатых, не по размеру, джинсах и в модных кроссовках «Эйр Джордан», которые рекламировал сам Великий Майк.

Эдди замер, чуть ссутулившись и растерянно моргая голубыми глазами за стёклами очков. Потом его губы тронула улыбка — нерешительная и печальная.

Джоан судорожно вцепилась в дверцу, распахнула её и вывалилась из пикапа.

— Эдди! — прохрипела она не своим голосом. — Господи Боже! Тебя же… — она запнулась.

«Тебя же убили! — хотела прокричать она. — Тебя застрелил тот маньяк, что три года назад ворвался в твою школу с винтовкой наперевес и принялся поливать всех свинцом!»

Но как сказать этакое своему сыну, который стоит и так доверчиво на неё смотрит?!

Спотыкаясь и пошатываясь, Джоан кое-как доковыляла до Эдди и стиснула его в объятиях, смеясь и плача.

— Это ты, ты! — захлёбываясь, шептала она, боясь только, что её мальчик исчезнет так же внезапно, как появился. Но он не исчез. Его руки вдруг превратились в странные светящиеся щупальца, которые взметнулись вверх по плечам и шее онемевшей Джоан, заскользили по её щекам и вискам. Она не могла шевельнуться или сделать хоть шаг. Потому что асфальт под её ногами вдруг превратился в вязкую жижу. Мелкие щупальца, будто игрючи, проникли в её разинутый в безмолвном крике рот. Чудовищная боль, которой Джоан никогда прежде не испытывала, расколола ей мозг, и тёплая кровь заструилась по затылку и шее.

«Но я всё-таки увидела Эдди! В последний раз», — подумала Джоан, прежде чем свет фар её пикапа сменился глухой темнотой.

* * *
Существо обитало в Холмах близ Вандерфула ровно столько же лет, сколько высились там эти Холмы. В Холмах было много укромных уголков, пещер и расщелин, где можно было затаиться.

Существо не ведало ни того, как долго оно здесь живёт, ни того, откуда появилось. Оно также не ведало никаких человеческих чувств — радости, горя или страха. Оно знало только голод и жажду. Для утоления жажды ему служила родниковая вода горных источников, для утоления голода —животные, в изобилии водившиеся в Холмах.

Охотясь, оно принимало форму той приманки, которая была наиболее лакома и привлекательна для животного, избранного им добычей. Кролик, беспечно прыгавший по траве, видел перед собою пышный зелёный кустик, хорёк — как раз пушистого мягкого кролика, пума — отбившегося от матери и заблудившегося в чащобе оленёнка.

С разумными было тяжелее. Гораздо тяжелее. Существо чуяло исходившую от них опасность. Разум — вот что делало их такими опасными. Однако, несмотря на это, Существо готово было рискнуть ради их изысканно вкусной плоти.

Но как же для этого приходилось стараться!

Тяга, которую они испытывали к приготовленной для них приманке, не была ни голодом, ни жаждой, ни простой похотью — иначе они не стремились бы так неистово навстречу Существу, забыв обо всём на свете. Не подбегали бы настолько близко, чтобы Существо сумело их схватить.

Приманка, которую выбирало для них Существо, просканировав их разум, отчего-то была им слишком важна.

Существо не знало, почему так происходит. Оно просто пользовалось этим —нечасто, чтобы не навлечь на себя беды, — вот и всё. Но иногда, распластавшись на дне какого-нибудь пересохшего оврага и приняв свою естественную форму, оно напряжённо размышляло об этой непонятной тяге — не голоде, не жажде и не похоти.

Но названия ей оно подобрать не могло.

Но вот этот клип, где он в пустыне выёживается. мне прямо больше других зашёл))))